Анна Закревская - Радуга на сердце
Тот же парк через десять лет после неудавшегося полёта. Рыжий закат последнего летнего дня, и завтра – в колледж, а сейчас – костёр, круг света, чужая плохо настроенная гитара в руках, и в запасе у Линь – всего три с половиной аккорда, но их достаточно для того, чтобы петь:
– Огонь всё ярче, страницы жизни в нём горят.
Что будет дальше – об этом знаю только я.
Вопросов больше нет.
В ответ не слышно красивой лжи.
Меня в бесконечность уносит
Поток стальных машин.14
Голос Линь едва заметно дрожит, потому что до этого вечера она пела только наедине с собой, когда никто не слышал, но эта песня заслушана ею до дыр, и слова сами рвутся на свободу.
Другая жизнь – не сон.
Я был для неё рождён.
И в час ночных дорог
Я не одинок.
И на припеве к ней присоединяется сильный, чистый голос справа. Антон, парень из параллельной группы – растрёпанные каштановые волосы по плечи, кожаный браслет на запястье, а под ним – сделанная тайком от родителей татуировка, едва заметная на первый взгляд, незамкнутая окружность, разорванная изнутри тонким росчерком молнии.
Мы верим, что есть свобода,
Пока жива мечта,
Верим в свою свободу,
И будет так всегда.15
Если бы кто-нибудь подошёл к поющей Линь со спины, и, едва дождавшись, когда она затихнет, шёпотом на ухо сообщил бы, что через пять лет железную дорогу огородят глухим бетонным забором вместо ненавязчивого плетения сетки-рабицы, а Антон коротко подстрижётся, сведёт татуировку и устроится работать тестировщиком программ в одну очень крупную корпорацию, а ещё через год после всего упомянутого сделает девушке предложение, на которое она ответит согласием, уцепившись за этот спасательный круг, выдернувший её из кислотной трясины материнского мирка, Линь покрутила бы пальцем у виска и ударила бы по струнам, заходя на следующую песню.
Чего же тебе не поётся сейчас, а? Или всё идёт по плану, согласно законам природы, из которых следует, что птицам положено петь во всю глотку лишь по весне, в брачный период, а потом смысла в этом уже маловато, да и некогда, честно говоря, ибо клюв занят сначала ветками и собственными перьями, из которых строится совместное гнездо, а потом вкусными червячками для трёх жадно раскрытых ртов.
Линь поморщилась повторно, пытаясь вызвать перед глазами образ костра, первого снега на тонких ветвях деревьев, тех же веток, но уже покрытых робкими весенними первыми листьями, но код светлых образов отчего-то не желал становиться трёхмерным и рассыпался на осколки, отказывая девушке в доступе на уровень подземной реки скрытых душевных ресурсов.
А может быть, просто пересохла та река, да и никогда не была она полноводной, раз обмелела так быстро? Только по самому дну ещё змеится тоненькая струйка, к которой периодически припадают жадными губами то начальники, охочие до чужого сверхурочного труда, то муж с фоновым «Дай я покажу, как правильно делать/говорить/думать», то родители с хитом последнего месяца: «Вы вообще детей планируете?»
Лёжа лицом в небо, Линь глубоко затянулась, спалив сигарету до самого фильтра, и что было сил надула воздухом живот, пытаясь вообразить себя пингвинихой, вразвалку бегущей на автобус по февральским сугробам, да что там, и по мокрому после майской грозы асфальту, ибо хрена с два её подпустят к мотоциклу, как только…
От крепкого табака девушку слегка замутило, и она резко выдохнула, прогоняя прочь так некстати всплывшую картинку – граффити, нарисованное подругой на стене школы, тётку-киборга, опутанную толстыми шлангами системы жизнеобеспечения, у которой вместо пуза была стеклянная ёмкость с зеленоватым физраствором, в котором плавал скрюченный эмбрион.
Перекатившись на бок, Линь встала на колени и уткнулась пылающим лбом в траву. Хотя бы здесь, наедине со старыми деревьями в два человеческих обхвата толщиной, которые видели тебя ребёнком, подростком и взрослой девушкой, ты можешь быть откровенна с собой не только на уровне правды – «В настоящий момент я не хочу детей, потому что во внешнем мире, куда я не так давно вырвалась, столько всего интересного», но и на уровне Истины – «В настоящий момент я не хочу детей от Антона, не будучи уверена, что он не разочаруется во мне за пару лет совместной жизни и не свалит в неизвестном направлении, бросив меня с мелким на руках, а лучше – останется в семье, заставив и жену, и ребёнка мучиться виной из-за его взыгравшего чувства долга».
То ли порыв ветра в кронах деревьев нашептал девушке что-то своё, тайное и горькое, но Линь вскинулась, словно ударенная током, и широко открыла глаза.
Нет, слова Истины звучат не так.
«Смогу ли я сломать Линь-свободную птицу, чтобы из её обломков слепить голема Линь-матери, или игра не стоит свеч?»
Ты стоишь на перепутье, которое старо, как мир, Линь. Слишком много противоречий успело накопиться между тобой и окружающим миром, чтобы можно было просто взять и махнуть рукой, сказав себе: «Плевать, как-нибудь рассосётся…»
Выбирай.
Плавный, широкий подъём первого пути теряется в небесах, так что не видать, то ли он доходит до самых ворот Рая, то ли обрывается на высоте эшелона военных истребителей, и на нём золочёными буквами, ровно, как в прописях, выведено: «Делай, что должно, и будет, как надо». На этом пути дети учатся у родителей только самому лучшему, на этом пути муж и жена понимают друг друга с полуслова и до самой смерти не размыкают рук, смотря в одном направлении, а их родители становятся лучшими бабушками и дедушками в мире, без помех продолжаясь собственными отражениями в детях и внуках. На этом пути вставать в шесть утра в садик/школу/на работу легко и приятно, а потому никто не опаздывает ни на поезд в отпуск, ни за стол к ужину, никто не разбивает в кровь костяшки пальцев и не воет от бессилия, словно раненный волк в клетке, ибо всё происходит вовремя, согласно намеченному плану или, на худой конец, прогнозу погоды, а события жизни с аккуратностью педанта разложены по полочкам и промаркированы по алфавиту.
Второй путь пролегает хайвеем в песках Аризоны, и на его потрескавшемся асфальте белой краской намалёвано: «Делай, что должно, и будь что будет». Это значит – соблюдай предписания дорожных знаков, заправляйся заблаговременно и включай дальний свет своих глаз, едва въедешь на отполированном до блеска семейном седане в царство сумрака, и дорожную разметку занесёт песком, но никто не гарантирует тебе, что из заброшенного придорожного мотеля не выпрыгнет банда головорезов с битами, а потом, когда ты чудом улизнёшь от них, отделавшись парой глубоких царапин на капоте, под колёса машины не кинется какой-нибудь чокнутый страус, размозжив голову о бампер и заляпав лобовое стекло кровавыми ошмётками, по поводу которых тебе, перепуганной вусмерть, предстоит ещё сочинить красивую сказку с хэппи-эндом для детей, которые всё это также видели, а затем перехватить руль у мужа, который вырубился от страха прямо на водительском сидении, и в одиночку мастерски припарковаться на обочине, хоть ты совсем не умеешь водить.
Есть ещё третий путь, Линь, но он лежит в иной плоскости. Это – заснеженная вершина Джомолунгмы, на которую положено забираться без альпинистского снаряжения, используя длинную косу вместо страховочной верёвки, а отросшие ногти – вместо ледоруба. Это путь наверх, о котором пел тебе в светлые шестнадцать сильный голос солиста из непотопляемой в песках времён группы конца позапрошлого века. Начало восхождения будет пугать тебя замёрзшими трупами тех, кто не сумел пройти свой путь, и их скрюченные тела с застывшими лицами расскажут тебе о том, как трудно верить в свет, когда вокруг тьма, и как одинока смерть, когда некому взять тебя за руку. А потом на снежном полотне перед тобой разом исчезнут все следы – и человечьи, и звериные, предоставляя тебе самостоятельно выбирать, где останется отпечаток твоей узкой ступни, а какая ложбинка станет местом для ночлега, и на правом плече у тебя будет сидеть ангел, поющий гимн вере в собственные силы, а на левом – бес, шепчущий про то, что если сорвёшься в пропасть, винить во время гибельного полёта будет некого, кроме себя самой. А позади, в золотом тепле плодородной долины, останутся те, у кого хватало желания, да не хватило духу пойти с тобой, потому они утоляют свою горечь, как могут, пытаясь оплевать в спину и тебя, и твой выбор. А впереди – снег, снег, серый снежный ветер, и за колкой пеленой, бьющей по щекам – ты знаешь это из своих коротких снов – такое солнце, которого никогда не увидеть оттуда, из долины. А может быть, и нет никакого солнца, всё это враки, но ты ползёшь вверх, теряя силы, матерясь от боли и плача от отчаяния, упрямо повторяя: «Не останавливаться. Не оглядываться… вперёд», и руки твои с каждым взятым метром становятся сильнее, и перед самой вершиной падает в узкое ущелье отощавший бес, которого ты морила голодом, тогда как ангел, вскормленный твоей верой в избранный путь, вдруг взмывает в воздух и, опробовав силу расправленных крыльев, хватает тебя за руку и единым рывком добрасывает до вершины. И ты стоишь, смеясь и плача, прислонившись лбом к искристому боку солнца, которое никогда не признало бы тебя ровней там, в долине, а ветер смахивает твои слёзы и превращает их в сверкающие кристаллики, из которых складывается едва заметная в ослепительной снежной белизне фраза. «Делай, что хочешь, и будь, что будет». Это значит – тебе более не страшны ночные страхи, терзающие тех, кто всю жизнь прожил в долине, бросая на гору лишь короткий взгляд в промежутке между бесконечным ковырянием в жалком клочке своей земли. Это значит – бетонные стены чужих правил, созданных в попытке укрыться от радиоволн, летящих в эфире на запрещённой частоте, станут для тебя не более чем хлипкими оградками высотой по колено, а все злые слова и паутинные сети чужих сплетен не пробьют чистого света твоей новой одежды, не прилипнут к твоим рукам и волосам, летящим по ветру. Это значит – ты вернула себе потерянную способность слышать голос собственного сердца, сбросив с него тесную стальную броню рассудочного самоконтроля и бумажную шелуху чужих предписаний. Это значит – ты стала тонкой и прозрачной, как льдинка, как абсолютный ноль чистого листа, ты живёшь в режиме чтения, одним днём, одним вдохом и выдохом, просевая длинной чёлкой разноцветные потоки безымянных рек, и жизнь течёт сквозь тебя электрическим током, не встречая ни малейшего сопротивления, а потому отдаёт тебе всю свою полноводную силу, прося взамен не так уж много и не так уж мало: не привязываться к любимым местам, временам и людям. Привяжешься – смерть, словно акуле, которая может дышать, только когда плывёт. Секундная задержка – и ты уже опутан прочной сетью чужих «Если любишь меня, ты должен…», с привязанным грузилом «Ты обманул мои ожидания».
